Игорь Николаевич Свинаренко - Пистолеты забрать. А зубы вырвать?

16 мая 2000 г.,16:32

Вот в очередной раз американские матери провели демонстрацию против свободной продажи оружия в США. Правда, другие американские матери тут же провели контрдемонстрацию. За оружие. Победили те, которые за.

Как-то раз поехали мы с моим калифорнийским собутыльником Сашей Дашевским (которого теперь чаще называют Alex Dashevsky) на так называемое gun show, куда-то в глушь – от down town Лос-Анджелеса час пилить по 101-му фривею. Ну, шоу там не было никакого. По нашим понятиям, это как бы такая барахолка на стадионе. Очень похоже! Только вместо китайских пуховиков и турецких Rollex там торговали стволами. Диапазон серьезный – от старинных кремневых пистолетов и ржавых ковбойских кольтов до «узи» и М-16. Черт знает что вообще такое! Впечатление было сильное, аналогичное тому, которое получал советский турист в Югославии в 70-е годы, тайком от парторга сбежав на стриптиз: столько всего, разевай варежку и пялься сколько хочешь, и доступность невероятная!

– И что, – говорю, – вот так вот запросто можно купить 16-зарядный пистолетик «беретта» 38-го калибра?

– Нет, шалишь! Все-таки контроль за торговлей оружием у нас серьезный! Заплатить можно сразу, а отдадут тебе недели через две. Чтоб не вышло так, что ты на кого-то обиделся, купил ствол и пошел обидчика мочить. Тем более на кой мне вторая «беретта», когда у меня одна уже есть? – степенно объяснил мне Саша, переходя из пистолетного ряда в ружейный, в котором он, не долго думая, прикупил себе советский карабин СКС; знаете, с таким стояли, не мигая, бойцы у Мавзолея, охраняя вечно живой труп. Примечательно, что у Саши даже документов не спросили.

– А как же контроль за оружием?

– А где ты тут видишь оружие? – спросил он, прищелкивая к карабину отдельно купленный магазин на 20 патронов. – Не знаешь ты американских законов! Все, что сделано до 1959 года, оружием не считается, это антиквариат!

Сильно, правда?

– А на кой тебе эти стволы? Ты зачем вооружаешься?

– Ну это ж мужская игрушка! И потом, я иногда на стрельбище езжу; все ж из своего пристрелянного ствола приятней шмалять, чем из постороннего…

Облизнувшись на карабин, как когда-то на «Архипелаг ГУЛАГ», я себе купил жалкий и ничтожный – против СКС – самурайский ножик и повез его тайком в Россию, домой.

А у нас-то другая жизнь. Теперь-то. А была когда-то – как у них, нормальная. Если помните, у Чехова студенты легко покупали в лавках револьверы, чтоб мечтать застрелиться от несчастной любви к какой-нибудь кокотке. И никакое МВД их не мучило своей бюрократией, даром что не то что губернаторов, царей в те годы отстреливали как хотели. Ну как можно взрослому человеку запрещать ношение пистолета? Он что, дитя несмышленое? Особенно если он в армии служил. Он же там не стрелял куда ни попадя из гаубицы и не кидался ядерными боеголовками – есть же мозги. Но большевики быстро сообразили, что к чему… Забрать у населения оружие! Приедь комиссары из продотряда к американскому свободному фермеру учить его жизни, он бы им, родным, живо мозги б повышибал из «винчестера», что твой Виннету. А у нас – пожалуйста: взяли безоружного кулака голыми руками. Ну и дураки. И которых взяли, и которые взяли.

А американцы – серьезный и взрослый народ, не такой наивный и простодушный, как мы. Мне американская позиция представляется такой: мол, мы люди свободные. Свободу нам добыли наши прадеды с оружием в руках. Не вы, бюрократы хреновы, нам дали свободу и оружие, не вам у нас это забирать. Да и попробуйте сунуться в мое частное владение без спросу – застрелю и буду по американским законам прав. Небось наши предки не дурней нас были, когда завели обыкновение держать на дому оружие. Или взять Израиль. Сунется ли кто с недобрыми намерениями в чужую квартиру, зная, что вооруженный взвод соседей немедленно прибежит защищать жертву – у каждого ж на дому автомат?

А дискуссии эти в Америке ох как давно идут. Разрешить или запретить? Помню одну давнишнюю дискуссию с громким поводом – когда ранили президента Рейгана. Помню, европейцы тогда козлили американцев, обзывали их тупыми ковбоями, у них-де там кто первый ствол выхватил, тот и умней… Что это нецивилизованно и несовременно, негуманно и неполиткорректно. И всех стрелков бешеных припомнили, которые после Вьетнама то и дело лезли на крыши и били прохожих из винтовок… В общем, много грязи было вылито на головы людей, не желающих поступаться своей свободой. Подводить итог той дискуссии репортеры пошли в госпиталь, в палату, где лежал подстреленный Рейган, который еще и непонятно было, выживет ли.

– Ну, отец родной, скажи нам перед смертью правду: ведь запретить?

– Ни в коем случае! – прохрипел Рейган (тот самый, кто пообещал сокрушить одну империю зла, не важно какую – ее уж давно нету, дело прошлое).

Ну что тут сказать? Одни люди готовы отдать жизнь ради свободы. А другие просят: обращайтесь, пожалуйста, с нами как с идиотами. Не давайте нам пистолетов, а также спичек, острых предметов и денег, потому что мы дурные и за свои поступки отвечать не можем.

Люди, да, несовершенны – но едва ли они станут лучше, если всех одеть в смирительные рубашки. По мне, так пусть лучше человечество вымрет, но зато по гамбургскому счету, нежели будет коротать дни в дурдоме. Там не то что пистолетов людям не доверяют, но еще и стены обивают мягким и следят, чтоб кто не покусал соседа. Но зубы при этом все ж не вырывают, заметьте.

ОБЫКНОВЕННЫЙ РАСИЗМ, Газета Завтра

Русские в Латвии превращены в бесправных рабов. Это известно всем правительствам и парламентам мира и всем международным организациям. Но ООН не подвергает санкциям расистское латвийское государство, правозащитники в европейских столицах не требуют суда над властителями-фашистами из Риги, потому что там унижаются не евреи, не англичане и не новозеландцы, а русские. Расизм латвийским властям разрешен не только во внутренней, но и, судя по всему, и во внешней политике.

Накануне Нового года департамент по гражданству и иммиграции отказал в визе Александру Проханову, приглашенному в Ригу частным лицом на рождественские праздники. Почему русскому писателю, главному редактору общероссийской газеты не разрешили посетить Ригу? Потому, оказывается, что он находится в списке лиц, которым запрещен въезд в Латвию. Запрещен на каком основании? У латвийских властей нет и не может быть никаких сведений о принадлежности Проханова к наркомафии и организованной преступности. Он никогда не был под судом и не находится под следствием. Так какой же повод использован для запрета? А никакой. Проханову было отказано в визе именно как русскому писателю, редактору русской газеты и сопредседателю русского патриотического движения — НПСР.

(обратно)

2 | Вениамин Ефимович Росин

Кублашвили оказался способным учеником. Вскоре он отыскал иностранную валюту в левом фонаре локомотива.

— Поздравляю! — протянул руку Середа. — С полем тебя, как говорят охотники… Ну, а теперь расскажи, как догадался.

Кублашвили смущенно улыбнулся и, запинаясь, сказал:

— Стал он копаться возле фонаря. Я и подумал…

— Не улавливаю связи. Ну, ну, не томи, раскрывай производственные секреты! — И Середа дружески привлек к себе товарища.

— Едва состав прибыл на станцию, машинист ни с того ни с сего фонарь принялся драить. Ну я и решил…

— Вот ты, брат, каков! — протянул Середа и как-то по-новому посмотрел на Кублашвили.

За годы службы Кублашвили изъял на сотни тысяч рублей всевозможных ценностей, ловко упрятанных контрабандистами в тайниках. Но та, скрепленная красной резинкой, чуть замасленная пачка английских фунтов в фонаре запомнилась навсегда.

Правда, в тот раз он несколько погорячился и не довел дело до конца. Разгадав уловку машиниста, следовало, как подсказал Василий Максимович, выждать и изобличить его, взять с поличным. Чтобы другим не повадно было, чтобы помнили о неотвратимости наказания.

* * *

— Не нравится мне, Варлам Михайлович, тут один носильщик. Что-то подозрительно часто и, думаю, неспроста крутится он около локомотивов. Весьма похоже, с валютчиками связан. Если не скупщик, то наверняка связник.

Середа сказал все это для сведения и самым обычным тоном, но Кублашвили показалось, что в голосе его прозвучал укор.

«Ничего, наука на будущее, в другой раз не ускользнет», — успокаивал себя Варлам, хотя промашка невольно омрачала радость и где-то в глубине души осталось недовольство собой.

Долго тогда лежал он, уставившись в чисто выбеленный потолок казармы, снова и снова торжествуя свою первую, пусть маленькую, победу. Интересно, черт возьми, жить, когда знаешь, что ты нужен, приносишь пользу. Такое ощущение, словно выследил хитрого и осторожного зверя, долго и умело заметавшего свои следы.

Уснул Кублашвили уже на рассвете, когда первые солнечные лучи, процеживаясь сквозь тюлевую занавеску, падали на крашеный пол круглыми блестящими пятнышками.

* * *

Десяток дней спустя они с Середой досматривали пассажирские вагоны. Было душно. По всему чувствовалось приближение грозы. Ветер вырвался из-за станции и сердито взметывал пыль. Тревожно шелестели растущие вдоль железнодорожного полотна деревья. Сверкали зарницы. Глухо тарахтел гром. По небу быстро бежали темные тучи.

Середа склонился над шлангом экстренного торможения. Сосредоточенное лицо омрачила тень. А быть может, Кублащвили только показалось, потому что тот снова стал, как обычно, невозмутим.

— Придумали! — с усмешкой сказал Середа. — Ничего себе «изобретатели». Смотри вот здесь.

Кублашвили поднял на Середу быстрые глаза.

— Максимыч, прошу тебя, не говори! Сам попробую разобраться.

Середа одобрительно хмыкнул и, отойдя в сторону, достал папиросы из нагрудного кармана синего, туго перетянутого кожаным ремнем комбинезона. Постучал папиросой о крышку коробки. Спичку зажег по-фронтовому, прикрыв ладонями.

«В чем загвоздка? — напряженно думал Кублашвили, и так и сяк рассматривая идущий от вагона к вагону густо запыленный шланг. — Чего-то не хватает, а чего — не соображу. Постой, постой! Где же усики, те самые усики, что регулируют поступление воздуха?»

И еще не вполне уверенный в своем предположении, даже несколько колеблясь, выкрикнул с радостным азартом:

— Тут! — и, выжидательно-испытующе посмотрев на Середу, осторожно добавил, готовя себе путь к отступлению: — Вроде бы тут…

Василий Максимович одобрительно кивнул головой. И тогда Кублашвили, уже нисколько не сомневаясь, вздрагивающими от волнения пальцами, запустил в шланг проволоку. Далеко проволока не пошла…

Первые крупные капли бойко защелкали по крышам вагонов, но Кублашвили, не обращая внимания на дождь, доставал и доставал из шланга золотые монеты.

Его переполняла радость. Он снова на переднем крае, снова помогает разоблачать врагов своей Родины. И хотя здесь, на контрольно-пропускном, не надо пробираться с автоматом в руках сквозь молчаливый, настороженный лес или мглистые болота, но тут тоже граница.

Сергей Михайлович Голубицкий

Как сложно бывает обывателю докопаться до истины по сообщениям прессы, в массе своей страдающим и поверхностностью взглядов, и удручающими смысловыми искажениями. В конце октября 2007 года телетайпная лента канала НТВ транслировала сенсацию: «Европейский верховный суд отменил знаменитый протекционистский «Закон о «Фольксвагене». Аргументы Германии признаны неубедительными. Документ был принят в 1960 году, чтобы не дать иностранцам скупить национальное достояние. По нему, даже если у кого-то и оказалось в руках более 20% акций «Фольксвагена» (Volkswagen), голосов все равно будет только 20%. Больше всего этому рады в «Порше» (Porsche) — у них 31% акций «Фольксвагена». Закон был для компании камнем преткновения, не давая возможности поглотить компании крупнейшего автопроизводителя Старого Света».

Заметка лепит в воображении читателя рельефный образ добряка «Фольксвагена», над которым коварным ястребом завис «Порше» — изготовитель элитных спортивных автомобилей, получивший от нужных людей в Брюсселе карт-бланш на растерзание немецкого народного достояния. Разумеется, НТВ новость не придумала, а лишь тиражировала легенду, созданную для глобального потребления: «Решение Европейского суда открывает двери для формального поглощения «Фольксвагена» со стороны «Порше», который на протяжении последних двух лет аккумулировал 31% акций компании» (The Financial Times).

Развеять обрисованную схему по ветру можно элементарным сопоставлением хронологии: «Порше» приступил к скупке акций «Фольксвагена» после того, как Брюссель заявил о намерении принудить Германию к исполнению закона Евросоюза о «свободном перемещении капитала». При этом «Порше» постоянно подчеркивал оборонный характер своих действий — увеличение его доли в акционерном капитале «Фольксвагена» направлено не на поглощение, а на защиту компании от международных финансовых групп, которые на момент инициации демарша Евросоюза уже контролировали 32,4% Volkswagen AG.

Да и о каком поглощении может идти речь, если в самых истоках мечта Адольфа Гитлера о народном автомобиле обрела плоть и форму только после того, как австрийский инженер Фердинанд Порше оплодотворил ее своим дизайнерским гением? Связи семьи Порше с родным детищем не прекращались даже в самые превратные моменты истории: в 1945 году, когда «Фольксваген» находился под прямым контролем британского оккупационного контингента, а Фердинанд Порше сидел во французской тюрьме по обвинению в соучастии в военных преступлениях, его сын Ферри продолжал доработку дизайна легендарного «Жука». Все последующие годы представители семьи Порше, помимо прямой финансовой вовлеченности в дела «Фольксвагена», принимали непосредственное участие и в управлении компанией: Фердинанд Пиэх, внук Фердинанда Порше, на протяжении 20 лет (1973–2002) являлся несменным председателем правления и генеральным директором «народного автомобиля».

Вот и получается, что говорить о поглощении «Фольксвагена» компанией «Порше» можно лишь в контексте семейных разборок. Однако, кроме этих разборок, в истории «Фольксвагена» таится такое множество тонких и поучительных моментов, что было бы непростительной расточительностью оставить ее за бортом «Чужих уроков».

Екатерина Матерновская. МОЙ АМЕРИКАНСКИЙ ДРУГ

Я только что получил замечательную гравюру. Ночь в Нью-Йорке и Бруклинский мост, покрытый снегом. Эту гравюру создал Мэджилл в 1995 году. Мост на ней теряется в серой дымке, а на первом плане — светящийся фонарь и засыпанная снегом скамейка. Гравюру прислал Говард Моргейм, мой американский агент и друг. На самом деле — даже больше, чем друг. Как-то вечером, в японском ресторане, когда съеденные суси уже лезли у нас из ушей, а языки горели от сакэ, мы поклялись быть кровными братьями, пока смерть не разлучит нас. С тех пор мы и вправду братья. Говард приедет в Испанию через несколько дней за моим новым романом. Конец работы над новой книгой всегда позволяет мне собрать вместе старых друзей: из университета в Мурсии приезжает профессор грамматики, горец Монтанер спускается с пиренейских отрогов, Сеальтиель Алатристе привозит из Мехико бутылку текилы, Клод Глютнц бросает фотографировать войну и переселяется из своего дома в Лозанне в отель «Суесиа» в Мадриде, а Антонио Карденаль на время забывает о Летиции Каста. На этот раз к ним присоединится Говард Моргейм. Одна мысль об этом поднимает мне настроение. Я очень люблю Говарда.

Говард Моргейм — один из трех симпатичных американцев, которые помогли мне избавиться от немалой части стереотипов и предрассудков относительно своей страны. Двое других — это Дренка, мой славный и трудолюбивый нью-йоркский издатель, и гениальный чудак Дэниел Шерр. Поход в ресторан с Дэниелом неизменно превращается в настоящий спектакль: этот тип наполовину еврей, наполовину араб, да к тому же еще и вегетарианец. Ваш покорный слуга, европеец, вполне довольный своим средиземноморским происхождением, никогда не мечтал посетить Соединенные Штаты. За двадцать с лишним лет скитаний у меня так и возникло желания побывать в этой стране. Пусть себе едут, кому интересно. Теперь я думаю, что менять иногда свое мнение если не мудро, то уж наверняка честно. Когда я все же отправился в Штаты по неотложным издательским делам, многие из моих самых серьезных опасений не замедлили подтвердиться. Однако мне посчастливилось обнаружить по-настоящему красивые и волнующие вещи, места и лица. Я нашел там благородство, культуру и друзей. Меня поразили книжные магазины, библиотеки, галереи и необычные музеи. Я повстречал людей, которые рассуждали об истории моей страны с глубиной, которой не хватает слишком многим испанцам.

С Говардом мы дружим уже несколько лет; с тех пор, как я показал ему Севилью и бары Трианы, и подарил серебряный кубок из ювелирного магазина в Кампане, неподалеку от киоска моего приятеля Курро. Это был настоящий кубок тореро. На нем не успели выгравировать имя, и Говард сделал это дома, у бруклинского ювелира. Мой друг родился в Бруклине и живет в нем до сих пор, правда, теперь в доме с видом на реку и мост. Говард — воплощение американской мечты. Он из бедной семьи, работал как проклятый и наконец смог купить себе превосходный дом. Этот дом — единственное, что жена Говарда оставила ему после развода. Рок-певица, смуглая красавица, она разбила моему другу сердце, но зато подарила ему прекрасную дочь, которую Говард обожает. Он подружился с новым бойфрендом своей жены, чтобы почаще видеть дочурку. Элегантность и европейские манеры Говарада очень нравятся женщинам, но ни одной из них он не позволяет встать между собой и своей дочерью. Они часто гуляют по Бруклинскому мосту, взявшись за руки, как двое влюбленных. Иногда Говард оборачивается ко мне и говорит: «Ты только посмотри на нее. Посмотри, какие глаза. Она так же красива, как ее мать, чертова ведьма!»

Как видите, Бруклинский мост играет в нашей истории не последнюю роль. Еще нам нравится ресторан прямо под ним, напротив Манхэттена. Это здесь Говард сказал мне, что гордится своим происхождением — гордится, что был нищим пареньком из Бруклина. Он так пылко говорил о своем квартале, этот элегантный космополит. «Ты заметил, — спросил меня Говард, — что в любом голливудском фильме о войне есть крепкий парень из Бруклина?» На самом деле он говорил о себе самом, вспоминал собственное детство. И, слушая его, я понял Соединенные Штаты так хорошо, как не смог бы понять за всю свою жизнь. Особенно в тот момент, когда Говард вдруг задумался о чем-то и наконец гордо произнес: «My city», показав на небоскребы по ту сторону Гудзона. В тот момент я сумел полюбить Нью-Йорк почти так же, как мой друг.

Сергей Михайлович Голубицкий

Грустная история Альберто Фухимори (вот он, на фото слева), звездного президента Перу, спасшего страну от самоуничтожения и получившего в благодарность от соотечественников комфортабельные тюремные нары, неожиданным образом способна утешить российского читателя, опечаленного предвзятым отношением внешнего мира к родному отечеству. Оказывается — и новейшая перуанская история демонстрирует это со всей очевидностью — никакой предвзятости к России не существует в помине, а есть лишь универсальная картина, описывающая отношение мировой элиты к младшим братьям, на каких бы континентах они ни обитали — в Африке, Южной Америке или Евразии. Картина-пастораль называется «Мураши выпасают тлю».

Не неволят, не насилуют принуждением, не выкручивают руки, а именно выпасают — терпеливо, спокойно, вежливо и по-хозяйски. О том, что пастбище лишено личной неприязни и носит универсальный характер, свидетельствуют удивительные параллели, зеркально отраженные в истории нашего отечества и такой, казалось бы, далекой от нас, да и от какого бы то ни было политического мейнстрима страны, как Перу.

До чего же будет удивлен читатель, когда узнает о существовании в Перу и разгона собственного парламента, и «голосования сердцем» со всеми вытекающими манипуляциями, и спешно перелицованной конституции, и пассионарных политиков японских кровей, и затяжной интриги «третьего срока», и закулисных кукловодов, и прогрессивной приватизации, средства от которой затерялись на полпути до бюджета, и юркого распихивания по чиновничьим карманам иностранных инвестиций, и даже собственного «Норд-Оста»! Невозможно избавиться от впечатления, что универсальный сценарий для затаскивания бестолковых сынов в лоно демократии писался под копирку в одном кабинете.

Всё это — заметьте! — в истории Перу и России не разметалось по времени, а компактно сконцентрировалось в одном десятилетии: легендарных и лихих 90-х! А посему — долой тоску-печаль да беспочвенные разговоры о предвзятости! Ничего личного, господа, ничего личного! 

Андрей Михайлович Буровский, Выводы

У двух самых больших и сильных государств Европы, Третьего рейха и СССР, и правда много общего.

1) После Мировой войны 1914–1918 годов в Германии и России идет жестокая Гражданская война. Формы этой войны разные, не совпадают ее ожесточенные и более спокойные фазы. Но граждане и Германии, и бывшей Российской империи воюют друг с другом. Хорошо, если воюют словами, в газетах или на митингах. Но чаще воюют не одними словами. Гремят выстрелы, идут в ход ножи и кастеты, льется человеческая кровь.

2) В каждом из этих государств приходит к власти партия социалистов—единомышленников, выросшая из кучки людей до структуры, объединяющей миллионы людей.

Придя к власти, такая «партия нового типа» начинает строить новое общество.

3) Третий рейх и СССР — предельно агрессивные государства, исходно стремящиеся к расширению своих пределов.

Но есть и серьезные различия

1) Идеология «интернациональных коммунистов» в СССР требует намного более глобального изменения общества.

Раз так — то и крови будет пролито больше. И жизнь отдельного человека в СССР будет менее комфортной, гарантированной и спокойной.

В Третьем рейхе сохраняется многое из нормальной человеческой жизни: в первую очередь частная собственность и семья. В 1940 году в Артеке был слет пионеров—героев, повторивших подвиг Павлика Морозова. В Германии абсолютно невозможен слет членов Гитлерюгенда, сдавших в гестапо своих отцов.

Власть в Третьем рейхе имеет четко оговоренные границы. Пока человек не переступил их — он в безопасности.

— Гитлер точно проиграет войну!

— Почему?!

— Да тут все анекдоты про Гитлера травят… прямо в очередях… Попробовал бы кто у нас про Сталина…

2) «Интернациональные коммунисты» могут опираться на гораздо большее число людей в разных странах.

Хотя бы теоретически все трудящиеся всего мира могут стать коммунистами, создать свои Советские Социалистические республики. В том числе Советскую Социалистическую Республику Бразилия и Советскую Социалистическую Республику Австралия. Труженики полей Пенсильванщины могут начать битву за урожай, а рабочие Сицилии могут организовать соцсоревнование по всем правилам революционного энтузиазма.

Путь открыт всем, нет никаких ограничений.

«Национальных социалистов» Германии ограничивает собственная идеология: расовая теория. Народы мира можно покорить, но никак невозможно сделать «неарийца» «арийцем». Число «своих» заранее ограничено, нет пафоса бесконечного расширения числа единомышленников и «партейгеноссен».

3) Нацистская пропаганда намного менее успешна. Даже когда она объявляла «арийцами» и «нордической расой» британцев или скандинавов, те думали совершенно иначе.

Идеология «крови и почвы»? Но у каждого народа своя кровь, и у каждой страны своя почва. Пойди объедини…

4) «Интернациональные коммунисты» стремятся к намного большему переделу мира. Их цель — «Всемирный Советский Союз», о котором поет Рот Фронт. В этом есть смысл, потому что все народы мира могут совершить социалистические революции.

«Национальные социалисты» хотят намного меньшего: объединить всех немцев и подчинить страны, в которых живут этнические немцы, «volksdeutsche». Что делать с остальным миром, им не очень понятно. Сделаться самым сильным государством, господствующим на земном шаре? Это предел возможного.

Ведь даже если они завоюют весь мир, получится такое странное лоскутное государство, вроде феодальных империй. Большинство населения земного шара — люди «низких рас», они даже теоретически никогда не смогут стать национал—социалистами. Они — покоренные, рабы… и только. Еще древние римляне знали, что «имеющий раба имеет врага». Идеология нацизма не позволяла делать хотя бы часть покоренных единомышленниками, усиливающими победителя.

5) «Интернациональные коммунисты» намного хитрее и лицемернее. Истребляя своих врагов и целые классы общества, коммунисты скрывали это изо всех сил. Стремясь покорить мир, говорили об «освобождении народов». Изымали книги из библиотек, но не жгли из них костров.

Нацисты же прямолинейны, как дубинка в руках рот—Фронтовца или штурмовика. Они и книги сжигали публично, и врагов истребляли публично. Они открыто заявляют, что не считают другие народы равными себе. О стремлении всех покорить и подчинить заявляют совершенно откровенно.

Ведомство Геббельса так и называется — «Министерство пропаганды». Оккупацию нацисты называют оккупацией, покорение — покорением. Так невозможно привлекать на свою сторону, так можно самое большее — устрашать. Но ведь и устрашенные не полюбят того, кто их пугает. Они все равно будут искать способа с ним расправиться.

В политике нацисты ведут себя, как отрицательные герои сказок Маршака! У Маршака Волк четко выдает свою политическую программу:

Ловить мышат,

Давить лягушат,

Ежей душить,

Петухов потрошить!!!

Такая пропаганда плохо кончилась для Волка… Плохо кончилась она и для Геббельса.

Но независимо от различий между собой, к середине 1930–х годов социалисты образовали целый пояс агрессивных и могучих государств. Эти государства стремятся не просто к переделу мира. Они хотят изменить политическую систему в мире и в каждой из завоеванных ими стран.